В Петербурге поздняя осень. На улицах сыро и противно. Ветер носит по пустынным улицам обрывки грязных газет, остатки листвы, окурки и тряпки. Ветер лениво перекатывает вдоль тротуара, пустую бутылку. В Петербурге ранее утро, поздней осенью, тысяча девятсот семнадцатого года от рождества Христова.

Сереет. На улице никого нет, вернее, почти никого. На фонарном столбе, чуть покачиваясь под порывами ветра, висит труп. Перед ним, кутаясь в воротник, стоит пожилой мужчина, интеллигентного вида. Он внимательно, не отрываясь, смотрит на повешеного.

Из-за угла появляется революционный матрос и направляется к стоящему мужчине. От матроса разит перегаром и чесноком. Лицо его помято, глаза мутные и злые. Возраст матроса в темноте, по опухшему с перепоя лицу, определить практически невозможно. Ему может быть и двадцать, а может и пятьдесят лет. К бушлату с правой стороны, приколот замусоленый красный бант. На плече винтовка с примкнутым штыком, набоку маузер в деревянной кобуре.

Матрос подходит к мужчине, становится рядом. Его мутный взгляд направлен на покойника. Матрос молча смотрит на повешеного несколько минут. После поворачивается к мужчине, смотрит на него, тоже молча. Мужчина не обращает на матроса никакого внимания.

Матрос, громко икнув, обращается к мужчине:

- Шо пялишься? Нравится, как контрик болтается? Или тебе его пальто нравится?

Мужчина молчит.

Матрос, не обращая на то внимания, продолжил:

- Мне тоже его пальто нравится. - Завистливо. - Богатое пальто, на меху, мне б такое пофорсить. Допрыгался буржуй! Теперь повиси, в пальте своем буржуйском!

Мужчина не поворачивая головы:

- Это не буржуй, это - врач, професор. Я его хорошо знал.

Матрос:

- Ты что несёшь? Какой такой врач, прохесор? Настоящие врачи, в таких пальте не ходют, настоящие на фронтах, бойцов революции от ран вражеских лечут!

Мужчина:

- Он не мог. Он был старый, больной человек. Он был детский врач. И я вас попрошу, любезный! - Мужчина сорвался на крик. - Я вам, запрещаю! Да, да запрещаю, говорить об умершем, гадости! Что вы встали? Идите, шагайте дальше, своей революционой дорогой!

Матрос оторопело:

- Так ты, контрик! - Стал лихорадочно растёгивать кобуру. - Вот повезло, бляха-муха! Ещё глаза продрать не успел, как контру поймал!

Мужчина махнул рукой:

- Да какая я контра? Музыкант я. Да только сейчас это никому не нужно. Ничего! Ни музыка, ни книги! Мир сошёл с ума! Какие вам книги, милостивый государь? Если у вас каждая уборщица, может управлять Россией? Прошу прощения, кухарка. Впрочем, какая разница? Управлять великой Россией! Хотя? Великой ли? Нет, вы мне ответьте, почему вы её так ненавидите, Россию? Себя? Почему вы хотите, чтоб вами управляла кухарка? Заводами - разнорабочие? Больницами - фельдшер из богом забытой деревни? А городами - пьяные дворники?

Матрос, смотрел на мужчину, вытаращив ещё не совсем трезвые глаза.

Мужчина продолжал:

- На ненависти, слёзах и крови, разве можно построить светлое будущее? Можно построить, только ад на одной шестой части земли. Не многовато ли, для ада? Как вы там поёте? И как один умрём в борьбе за это? Тут я с вами совершено согласен! Хоть я пацифист. Ваши слова да богу в уши. Все как один и что бы ваше это, никогда не наступило! Будьте так любезны оставить меня в покое. Я прощаюсь с человеком.

Мужчина повернулся к повешеному, перекрестился.

Матрос, дрожащеми руками, наконец-то достал маузер из кобуры. Дрожащими, не от волнения, что он сейчас убьет человека, а просто - с перепою.

- Счас ты с ним встретишься, шпиён немецкий!

Матрос выстрелил в спину мужчине. Мужчина упал лицом вниз.

- Блин! Перепутал маленько, он же не шпиён сказал, а поцефист какой-то. Ну да ладно, слово-то всё равно не понятное, заграничное, наверное. А этих, в пальтах и очках, в нашей стране ещё много. Невелика потеря. На одного больше, на одного меньше. Музыкант. Вот если б солдата или рабочего потеряли, тогда другое дело. А так…

Матрос пожал плечами, и медлено пошёл дальше по улице. Пиная перед собой ржавую железную банку, насвистывая интернационал.

Над городом всходило солнце. На сером мутном небе, диск солнца смотрелся тоже каким то серым и мутным. Пошёл мелкий, противный дождь.

Матрос, неторопливо, слегка покачиваясь, шёл в светлое будущее…